Известно, что рыба ищет где глубже. Но чего хочет рыболов-любитель, удаляясь от выпестовавших его водоемов? Что он ищет в чужих угодьях? Красноперого окуня? Такой же точно красноперый окунь есть, например, и на быстринах у Бобровицы. Язь?
И язь есть, в том же возрасте и количестве, в Десне, как и в Днепре… «Поющую алмазную рыбку, говорящая — золотая была»,— как-то, потешаясь над рыболовами, сказал мой приятель-домосед. Что ж, пожалуй.
Ведь у рыболова-берегушника в замыслах-то почти что полет на соседнюю планету… И все же самый забавный рыболов — это начинающий. Он, точно кувшинка воду, вбирает словесную приманку. Тут, гляди, быть потехе!
Дело было на реке Снов у села Борки. Как-то в очереди за билетом в кино я прослышал от одного солидного гражданина, назвавшегося рыболовом-искателем, что на Снове-реке есть все от плотвы до пудового сома.
— А лини? — вспомнив обед с линями у приятеля, загорелся я.
— Сколько хотите! — не задумываясь, ответил он.
В субботу вечером на попутной машине я добрался до Борок, а там пешком до указанного места. Что одержимому комары и прочие неудобства ночи! Всеми моими чувствами овладели лини. Лини, истомленные в сметане. Лини, которыми теперь я буду угощать приятеля и поставлю его перед неопровержимым фактом, что мои лини, пойманные в реке, несравненно нежнее и слаще его — купленных в гастрономе. Я уже видел, как приятель поднимает руки: «Сдаюсь!»— как он наскоро приобретает снасти и мы уже с ним вдвоем катим к Боркам на попутной машине.
Вот с такими примерно мыслями я дожидался рассвета. Он явился в образе росы и известил о себе полетом дикого голубя. Говорят, самый богатый рассвет — на море. Но так может говорить только тот, кто никогда не видел в летнюю пору Снова — притока Десны-чаровницы. Что море? Всего лишь огромный голубой плес!
Снов же вплетен в такие берега, что, куда ни глянь, столько красок, сколько не увидишь и в академии художеств. Тут и голубое — лен, и красное — маки, и золото хлебов, и белизна ромашек, и дымчатые космы верб, полощущиеся в реке, и все оттенки зелени лесов, местами подступающих к самому берегу.
И все это необъятное, живое, дышащее ароматами отражено в зеркале Снова — не широкого, не глубокого, но полного такой спокойной молодой силы, что вы, глядя на реку, просыпающуюся по зову солнца, чувствуете себя могущественнейшим и счастливейшим человеком на земле… Кто не верит, что лучше Снова нет реки, пусть вспомнит популярнейшую в народе украинскую песню «Стоит гора высокая», рожденную на его берегах.
Но, да простит мне поэт, сейчас не до его бессмертной песни. Закипает река. Да-да— закипает! Парит и бурлит от рыбьих плясок… Меня уже давно зовет иссутулившийся от тяжести лет тополь, видавший Шевченко и Щорса. Иду.
Устраиваюсь на его обнаженных дряблых корнях и забрасываю удочки. Ловлю на горах, как и рекомендовал рыболов-искатель. Вот где началась беда! Тут уж было не до лирики…
Наживка из семейства бобовых, приготовленная по рецепту кулинарии, оказалась совсем непригодной. Едва я пальцами касался липкого ядрышка, как оно расщеплялось на половинки, половинки — на четверти, в результате — голый крючок. Какой уж тут клев!
Я нервничал. Даже квок лягушки вызывал во мне раздражение. А тут еще послышался рев мотоцикла, петлявшего по запорошенной лозняком узкой тропке.
— Ну как? Клюет?!— нажав на тормоза, окликнул меня пожилой мужчина с полным лицом и воспаленными от езды глазами. На нем был тесный спортивный костюм, как видно взятый напрокат у сына, что делало карикатурно смешной его рослую, раздавшуюся в плечах фигуру. Но мне было не до смеха.
— Вы не на переправе. Не орите!
— Что?!— не расслышал он за «хрюканьем» мотоцикла, работавшего на малых оборотах.
Это уже было похоже на издевательство.
— Да заткните же глотку хотя бы своему рогатому чудовищу! Он покачал головой, склонился с сиденья:
— Не по-онял!
Я убедительно потряс кулаками.
Тогда он виновато улыбнулся, клюнул себя в лоб указательным пальцем и, выключив мотор, откатил машину в лес. Не больше как через минуту человек в спортивном костюме уже сидел подле меня, терзая хуже прежнего бестактными вопросами:
— Что поймали? Сколько? Горох?! — Заглянув в кастрюльку, он фыркнул так, будто надеялся там увидеть гуся с яблоками.
— Нет, картошка,— съязвил я, вновь закипая злобой к возмутителю спокойствия.
Он не обиделся и, подтянув все время сползавшие с отвислого живота полинялые шаровары, продолжал гудеть сырым грудным басом:
— Горох-дрянь! Рожь! Рожь в молочно-восковой спелости — это нажива! А еще лучше… вот! — И показал мне новенький разборный спиннинг с богатым к нему приложением. Тут были коробочки с блеснами, крючками и грузиками всех сортов и разновидностей, багорчик-гарпун, багорчик крючком, поводки, куканы и пр. и т. п.
Затем, выпятив грудь, человек в спортивном костюме бойко прошелся по берегу, окидывая место оценивающим взглядом, осторожно, точно боясь обжечься, сунул кисть руки в реку, пригладил свои непокорные жесткие волосы и, похлопывая меня по плечу, озадаченно спросил:
— А скажите, нет ли здесь какой-нибудь лодочки?
Честное слово, в эту самую минуту он казался одним из прославленных гарпунеров-китобоев, и мне уже стало приятно быть ему полезным.
— К сожалению, нет. Но там, за излучиной,— посоветовал я,— берег песчаный, пологий и будет вам очень удобен для работы со спиннингом.
— Спасибо,— с легким поклоном поблагодарил он.— Скажите, а караси здесь водятся? Мне семья заказала карасей.
— Даже стерляди! — успокоил я его и не удержался, чтобы не высказать вслух родившихся при этом сомнений:
— Карася хотите взять на спиннинг? Но карась, насколько я понимаю, не хищник. В его рационе — червь.
— Ну и что же? — лукаво сощурился он.
— Карась — тоже рыба, А у рыбы, известно, рыбья и голова!
— И стал поспешно удаляться, барахтаясь в ольшанике, преграждавшем путь к песчаной косе.
Я с завистью посмотрел ему вслед, потом — на свой раскисший горох и, конечно, подумал, где бы сейчас достать хотя бы горсточку ржи в молочно-восковой спелости.
Солнце поднималось все выше и выше. Видно, оно и послало мне радость. Я выволок пескаря величиною с булавку и, вернув его реке, погрузился в невеселые думы о линях, которых легче тушить, чем ловить… И тут раздался крик человека, попавшего в беду. Вначале я решил, что это мне показалось, так как сам готов был выть от досады, но крик повторился.
Бросив все, я вскарабкался по .отлогому берегу и прямиком побежал на зов.
— Поймал! Карася поймал! — завидя меня, кисло улыбнулся человек в спортивном костюме и, пряча потухшие воловьи глаза, застонал от собственного бессилия.— Да что же вы стоите? Помогите, черт возьми…
О реки! О рыбы!
Крючок пронзил ухо моему «китобою», и капельки крови, обагряя чуть шевелившуюся под ним блесну, делали ее бесценной — рубиновой.
— Смейтесь сколько хотите. Но помогите же избавиться от этой безделушки,— взмолился спиннингист, опутанный леской, как паутиной.
Я рад был помочь всей душой, но это оказалось не так просто. Крючок под хорошего осетра пронзил самый хрящик и добросовестно выполнял свое назначение. Провозившись безуспешно минут пять, я серьезно предложил пострадавшему пройти в село и поискать специалиста.
— Вы с ума сошли! — побледнел он.
— Рыболова на крючке — по селу! Утешили! Спасибо,— и закричал, теряя терпение: — Рвите! Рвите, черт с ним, с ухом! Не возвращаться же мне домой с серьгой!..
Наконец мне удалось переломить крючок и тем избавить совсем было приунывшего спортсмена от дальнейших неприятностей.
Он долго плевался и охал, добром вспоминал жену, которая не хотела отпускать его одного, и ругал сына, одолжившего свой спортивный костюм. Немного успокоившись, спиннингист кое-как затолкал в рюкзак свое рыболовное богатство и, проводив меня до места, прилег в тени.
Я старался не смотреть на него, боясь снова рассмеяться, и, чувствуя себя в лучшем положении, демонстративно жонглировал поплавками.
— Послушайте, коллега! — после долгого молчания подал о себе знать владелец спиннинга и мотоцикла тоном, способным разжалобить прокурора.
— Оставьте реку в покое. Говорят, рыбак рыбака видит издалека… Идите, я вас копченой ставридой угощу.
Мне ничего не оставалось делать, как сесть с ним рядом. Мы познакомились и, глядя друг другу прямо в глаза, рассмеялись.
Закусывая его ставридой, я начинал забывать о линях, а он предпочитал мою «полтавскую» колбасу и после долгих колебаний признался:
— Никакой я не рыболов. Всю жизнь — бухгалтер. Премировали спиннингом и всеми прочими побрякушками, черт бы их побрал…
— Но, взглянув на небо, на заливные луга, Ласкавшие взор мозаикой цветов, слушая шелковый шелест кружевной волны, лизавшей у ног наших берег, побежденно вздохнул:
— До чего же здесь хорошо!.. А что, правда, карась не идет на спиннинг?
— Уж это точно,— улыбнулся я.
Он тоже улыбнулся и попросил, осторожно касаясь больного уха:
— Вы уж, пожалуйста, обо всем этом никому. А будет невтерг пеж—не называйте фамилии. Скажите, был такой… карась!