Был полдень, самый бесклевный час. Парило. Наши поплавки, словно утомленные зноем, безжизненно лежали на спокойной воде залива.
— Ох, и жара… Должно быть, к вечеру гроза соберется,— произнес мой сосед, старый рыболов с редкими усами, прокопченными махорочным дымом.
— Разве в такое время клевать будет? А утром я неплохого леща здесь поддел. Во…о! — и он широко развел руки.
Я с некоторым недоверием взглянул на его корзину: вряд ли в нее можно было втиснуть рыбу, размеры которой он показал.
— Что, не верите? — перехватил старик мой взгляд,— корзина мала кажется? Думаете брешет старый, как ваш брат! Нет, я его не в корзинку уложил, а вон к тому кусту привязал на кукане. Хотите — можете полюбоваться. Вот там и привязал.
Я пришел на рыбалку всего с час назад, не выудил ни одной рыбки, и мне захотелось взглянуть хоть на чужую добычу. Подойдя к кусту, я действительно увидел прочный кукан, на котором плавал в воде широченный лещ, лениво шевеля плавниками. В его крупной чешуе играли солнечные зайчики. Правда, рыба была несколько меньше указанных размеров, но все же достаточно солидной.
— На утре клюнул.
И взял-то так тихо-тихо, я даже сперва посчитал, что мелочь клюет. Подсек… ни с места, ну, думаю, зацепило… А он вдруг, как заходит. У меня даже руки затряслись: порвет леску, чертяка! Она-то у меня всего ноль три миллиметра. С полчаса маялся, но все-таки одолел его и вытащил, — рассказывал мне словоохотливый дед.
— Да, рыба солидная, а еще что вы поймали?
— Больше ничего… клеву не стало. Да разве после такой возни, как у меня с ним вышла, кто-нибудь клевать будет? Поди, всю рыбу-то из залива прогнали… Ох, кажется, клюет! — И он бросился к своим удочкам, с проворством, совсем не свойственным его годам.
Действительно, один из четырех поплавков дрогнул и медленно скрылся в глубине, оставив на поверхности небольшие круги. Схватив удочку, старик сделал короткую подсечку, леска натянулась, и тонкий конец древка начал сгибаться.
— Есть! Наверно, опять лещ,— глаза деда сверкнули молодым задором,— здоровый, с места своротить не могу… Нет, не уйдешь…
Но то, что попалось деду на крючок, мертвым грузом гнуло прочное рябиновое удилище, до звона натянув капроновую леску и никак не хотело выходить из воды.
— Нешто… зацеп?! — простонал дед,— Но, ведь клевало?
— Точно клевало… Значит, рыба,— сказал я волнуясь,— вы ее в бок повести попробуйте…
Он изменил направление тяги и то, что держало леску на дне,— поддалось. Старик потянул его на себя.
— Есть! Пошел… пошел, родименький… Ну, и здоров холера… и чижолый…
— Тьфу ты, грех! — с досадой плюнув, выругался дед, когда добыча оказалась на берегу.— С каких это пор на червя-выползка чайники клевать стали?
Действительно, перед нашими изумленными глазами лежал большой, почерневший от ила и времени чайник. Я от души посмеялся над «уловом» деда, до слез смеялся и сам незадачливый рыболов.
— А ведь все-таки он клюнул…
— Да, клюнул… я сам тоже видел, что поплавок вашей удочки ушел на дно.
— В чем же причина? Ну, добро бы на течении, там крючок зацепил за чайник и пошел поплавок на дно, а здесь, в заливе, и течения-то совсем нет никакого.
— Так в чем же дело? Давайте-ка, получше осмотрим вашу «добычу» — предложил я.
Мы осмотрели трофей. Крючок зацепился за ручку чайника, как будто его кто нарочно прицепил к ней. Чайник был большой, из красной меди и без единой дырки в дне. В середине его было много грязи. Разгадка причины «клева» чайника пришла как раз в тот момент, когда мы стали выбивать эту грязь. Оказывается внутри обосновался здоровенный рак. Он-то и затащил крючок с червяком в свою норку в чайнике, потопив поплавок, а после подсечки—отпустил. Видимо, в этот момент и закрепился крючок на ручке.
Осмотрев по-хозяйски «улов», старик разгладил усы и сказал:
— А ведь вещь-то дельная… не какой-нибудь лапоть али дырявый таз… Чайник добрый, он у меня заместо котелка будет, в нем уху на целую артель сварить можно, а про чай и говорить нечего… А тебе, дорогой, за подарочек спасибо,— обратился он к раку, взяв его за спинку.
Рак раскрыл обе клешни и «дружески» протягивал их к деду, он, видимо, тоже был не против пожать руку благодарного рыболова.
— Нет, родимый, я с тобою ручкаться не буду, а за чайник жизнь тебе дарую,— и он отпустил рака в воду, на мелкое место, около самого берега. Рак, еще не веря в свое освобождение, несколько секунд неподвижно полежал на дне, воинственно раскрыв клешни, потом быстро-быстро заработал хвостом и исчез в глубине.
— Живи на здоровье, шельмец,— усмехнулся старик.— хороший подарочек ты мне сделал. Ну-кась я до косы схожу, песочком чайник почищу, а вы пока листьев от смородины нарвите к вечернему чайку…
Когда жара спала, мы возобновили рыбалку. На вечерней зоре начали бойко клевать крупные окуни и вскоре наши корзины отяжелели от улова. Солнце постепенно спряталось за дальний лес. По небу плыли румяные облака. Мы сидели на траве, около костра, и любовались потухающим закатом. В чайнике, который подарил нам рак, закипала наваристая окуневая уха и ее запах приятно щекотал ноздри.
Облака постепенно погасли, вспыхнули первые звезды, костер стал вырисовываться все ярче и ярче, а кругом нас сгущались тени ночи, превращая прибрежные кусты в загадочных чудовищ. Вдали ярко вспыхивали зарницы.
— Ну, сынок, давай повечеряем,— обратился ко мне старик, снимая с рогулек чайник.
Мы вооружились деревянными ложками и, как ни солиден был наш «котелок»,— через несколько минут от ухи ничего не осталось. Я сбегал на речку, вымыл «рачий подарок», так дед назвал чайник, потом набрав из-под берегового ключа прозрачной и холодной воды, принес его к костру. Но дед не стал пить холодную воду, он водрузил чайник на колья и подбросил в костер дров.
— После ухи, чай — штука наипользительнейшая,— философски заметил старик,— а для рыбака вдвойне…
Ну и рыбалка сегодня: полвека удочки в реке мочу, а первый раз в жизни такое случилось, чтобы из одной реки и рыбу, и котелок для ухи вылавливать! Кому расскажи — не поверит… Хороший подарок старику рак поднес…
Спасибо тебе, сердечный,— и старик, хитро прищурившись, улыбнулся и низко поклонился в сторону реки,— благодарим тебя, рак… вот не знаю, как по батюшке тебя звать-то,— уважил старика: накормил, чаем напоил, а спать мы и сами уляжемся. Давай-ка соснем немного до зари, часок, другой,— обратился он ко мне, и стал хозяйственно облюбовывать место для сна.