Три километра уже позади. На четвертом — поворот влево, на озера. Наш проводник — дежурный по станции — Богатырев легко шагает впереди. На плече у него помахивает гибкими вершинами несколько удилищ. Я и мой товарищ — телеграфист Востриков— еле успеваем за ним: у Вострикова рюкзак с продуктами, а у меня удилища, накомарники и ведро для ухи. Само ведро не тяжелое, но Богатырев положил в него специи, килограмма три картошки, десяток луковиц, пачку соли, два стручка красного перца и лавровый лист. Должны же мы отведать ухи!
Бежим за проводником и мучаемся. Я через каждые десять пГагов перебрасываю ведро из руки в руку, а Востриков беспрестанно подтягивает рюкзак, который почему-то сползает с его узких плеч и давит на поясницу.
— Шибко жмет что-то, пощупай-ка,— просит он меня. Откидываю пудовый рюкзак от его мокрой спины: буханка хлеба острым углом давит в позвонок. Пока наводим порядок, изрядно отстаем от Богатырева и рысью бежим вдогонку. Но проводник внезапно останавливается, и мы чуть не наскакиваем на него.
— Вот и поворот,— говорит Богатырев,— тут уже рукой подать, километра через два мы и на озерах. Э, да вы, молодые люди, заморились. С чего бы это? И дорога вроде ровная. Вот сейчас гарью пойдем, там хуже, завалов много.
Востриков тяжело вздыхает.
— Ну, ничего, ничего,— успокаивает Богатырев.— Хлеб сам себя несет, с хлебом везде хорошо. Вот придем, сиди и отдыхай, да знай себе потаскивай рыбешку.
Заметив, что Востриков посматривает, куда бы присесть для отдыха, Богатырев заявляет решительно:
— Ну, молодые люди, поспешим, поспешим, а то, чего доброго, и к ночи не доберемся и ухи не попробуем! Пошли!
Ох, уж эта лесная дорога! Я лечу через колодину, второпях подбираю часть рассыпанной картошки, чувствую, что ведро уже не так оттягивает руку. А Востриков не один раз летит кувырком, но груз у него не убавляется. И ему, конечно, хуже, чем мне.
Наконец, гарь кончается. Редким сосняком дорога тянется в гору, и когда мы взбираемся на нее, то перед нами раскрывается озеро.
— Все! — торжественно заявляет Богатырев.— Пришли! Эйр перед нами, Белое озеро. Рыба здесь берет только ночью, а днем ее ничем не соблазнишь. Вода — хрусталь! Глубина десять метров, и .ежели на дно бросить, к примеру, вот этот ключ,— он вынимает ключ из кармана,— увидишь его за милую душу. Удить окуней здесь будем ночью, а сейчас поторопимся на Черное озеро, оно тут рядом!
Богатырев легко сбегает с горки, лавируя между соснами, а мы, чтобы не отстать, стараемся сократить путь и стукаемся об деревья. При спуске несколько картошин и две луковицы вылетают из ведра, но я не обращаю на это внимания. Востриков невзначай задевает рюкзаком за сосну и катится вниз, предоставляя мне возможность подобрать его фуражку. Но темпа мы не сбавляем.
Под горой на нашем пути болотина. Богатырев машет нам рукой и кричит:
— Близко ко мне не подходите: тряско! Мы уже почти на середине озера. Видите прямо от меня воду? Это самый центр водоема, а мы около центра. Под нами глубина метра три, и мы уже далеко прошли по озеру. Здесь и удить будем, располагайтесь!
У небольшого куста багульника я ставлю ведро, а Востриков к другому кустику кладет рюкзак. Спина у товарища черная от пота.
— Наверное, здорово спину натерло? — спрашиваю я.
— Это хлебом-то? Ерунда! Его уже нет!
— Потерял?
— Размок хлеб и давить перестал,— спокойно отвечает Востриков, расправляя усталые плечи.
— Николай Павлович! — обращаюсь я к Богатыреву.
— А как мы до воды-то доберемся? Ведь туда не пройти по трясине.
— Там нам и делать нечего, мы и здесь хорошо поудим,— загадочно отвечает Богатырев, разматывая удочки.
Я переглядываюсь с Востриковым, и мы тихо посмеиваемся над нашим проводником.
— Все готово? — спрашивает Николай Павлович, когда мы с удилищами, как с пиками, располагаемся на своих местах, не смея сделать ни одного шага.
— Никандрович! — говорит Богатырев мне.— Идите сюда! Я осторожно пробираюсь к нему по зыбкому мху.
— Видишь черную лунку? Иди к ней. Метрах в трех от нее остановись и приступай к ужению. Удилище у тебя длинное, до станешь. А Востриков пусть идет влево. Около вон того багульника есть дыра, там земля покрепче, можно подойти поближе и начинать удить.
— А вы, Николай Павлович? — робко спрашиваю я, боясь, что он оставит нас одних и мы не выйдем из этого гиблого болота.
— А я уже на месте! Вот она, лунка моя,— и он, наживив червя на крючок, забрасывает леску недалеко от себя, под кустик багульника.
…И началось! Клев такой, что ждать не приходится. Насадку окуни проглатывают глубоко, и много времени уходит, пока достанешь крючок. Окуни черные, но не крупные. У моих ног растет куча рыбы, да и у Вострикова не меньше.
Вечереет, но клев не ослабевает.
— Хватит, молодые люди,— громко кричит Богатырев,— всей рыбы нам не выловить, а на уху наудили. Хватит на уху-то?
— За неделю не сварить,— отвечаю я.
Скоро мы выходим на сухое место, в гору. Жарко полыхает костер. Вкусна уха из окуней. Усталости никто не чувствует.
— А сейчас, молодые люди, отправимся на Белое озеро крупных окуней удить. Ночь уже наступает!
— А на Черное озеро вернемся? — спрашивает Востриков с тревогой.
— Как же! Утром опять к своим лункам.
Веселые, мы поднимались в гору, чтобы попасть на Белое озеро.
…Кому захочется побывать на этих озерах, тот должен доехать по Северной железной дороге до станции Няндома. Там, в окружающих лесах, есть одиннадцать озер, и среди них, километрах в пяти-шести от станции,— Белое и Черное. Особенно интересно ловить окуней на Черном озере из лунок, зияющих в моховой трясине.