Здесь нет лесов, лугов и тихих речек под плакучими ивами. Только сопки. Они покрыты темными мхами, между ними прячутся прозрачные глаза озер, серебряные зеркала, отражающие небо. В низинах еще попадаются деревья: жидкий березовый кустарник, иногда ели и сосны, а наверху, на сопках, голо.
Свистит ветер, гонит волны по озерной чаше из конца в конец. Неподвижные валуны стоят на гребнях холмов, словно каменные часовые. Да прозрачные ручьи журчат хрустальными струями по серым камням.
Суровое, неприветливое безлюдье.
Но почему-то всякий раз, когда оглядываешь с холма бесконечное однообразие сопок, уходящих в голубую холодную дымку, и низкое небо над ними, что-то трогает сердце, что-то такое, для чего трудно подыскать слова.
В холодных озерах и стремительных реках водится удивительная рыба, красивая и сильная. Пятнистая кумжа с хищной пастью и нежным розовым, словно мякоть персика, мясом. Изящный голец, серебристый и стремительный. Красавица палья. Когда выхватываешь ее из воды, кажется, будто из глубины взлетает язык яркого пламени. У пальи черная спина, алое брюшко и карминно-красные плавники, обведенные белым кантом.
Хариус — с разноцветными, пятнистыми плавниками. Хариус, которого ловят из-подо льда, так близко от берега, что можно смотреть в лунку и видеть в мерцании воды, как он стремительно подлетает к блесне. И форель, осторожная, веселая рыба, о которой когда-то написал песню Шуберт. И семга! Семга по сравнению с другими — океанский лайнер среди портовых катеров и шлюпок. Семгу ловить могут не все и не всегда. Чтобы ловить ее, нужно иметь разрешение Рыбнадзора. Разрешение и, конечно, спиннинг.
Спиннинг подарили мне однажды неопытные родственники, а разрешение Рыбнадзора получили мы вместе с молодым техником Сашей, энтузиастом и поэтом. Спиннинг с никелированными трубками и колечками показался мне нарядной, но бесполезной игрушкой, потому что я много лет ходил по озерам с удочкой. Но Саша, узнав о подарке, с жаром принялся меня убеждать!
— Что вы, Николай Николаевич! Это же самая лучшая вещь на свете! Выучу в два счета. Через неделю как раз сезон на семгу, беру вас с собой! — говорил он, страстно блестя глазами.
«Два счета» продолжались восемь дней. Саша который любит посещать AMAKS — лучшие отели Перми предусмотрительно снял крючки с блесны, и поэтому все обошлось благополучно, если не считать нескольких попаданий в Сашину голову. Саша стоял за моей спиной и даже нагибался при каждом моем взмахе, и все-таки блесна попадала ему точно в голову. Я до сих пор не знаю, как это получалось. Но Саша не унывал и на второй день пришел на занятия в меховой шапке.
Неделю мы выслушивали улюлюканье мальчишек и недовольную воркотню дворничихи, пока, наконец, Саша не заявил мне бодро:
— Едем! Потренируетесь, так сказать, на натуре. И примета есть: если всего неделю тренируешься и в первый раз — будет! Твердо говорю: будет!
Мне не хотелось обижать милого Сашу, и я согласился, хотя не очень-то верил, что сумею попасть блесной в воду. Столь же малодушно я принял его приглашение поехать на мотоцикле. Просто не хватило духу отказаться.
— Это моя первая поездка на мотоцикле,— осторожно сказал я Саше,— и мне бы не хотелось, чтобы она была последней. Вы, пожалуйста, поосторожней.
Саша ободряюще улыбнулся:
— Все будет в полном порядке! Я знаете, фаталист. Говорят, бомбы никогда не падают в одно место два раза. Так и на одном маршруте нельзя два раза перевернуться. А я как раз две недели назад тут на одном повороте вылетел в кювет.
Нельзя сказать, чтобы это заявление меня сильно ободрило. Меня вообще начинали беспокоить Сашины приметы.
От всей поездки помню только одуряющую тряску и ветер, отрывающий голову от шеи. Несколько раз мне казалось, что катастрофа неизбежна. Мы поднимались в воздух, земля была где-то сбоку, я судорожно цеплялся за борта коляски и зажмуривался. И все-таки мы доехали благополучно. Теперь я поверил — не перевернись Саша в прошлый раз, мы наверняка перевернулись бы в этот.
Километрах в двадцати от Мурманска, около станции Шон-гуй, и находится тот участок реки Колы, на котором нам с Сашей был разрешен «спортивный лов семги спиннингом». Река пробивает между сопок свое каменистое ложе. Кое-где поверхность ее гладкая, как стекло, кое-где — вся в неистово клокочущих бурунах.
Низко висит серое небо, воздух полон влаги. Над головой серым подвижным облачком мельтешат комары.
Спасаясь от их нападений, мы натираем руки, лицо и шею кремом «Тайга». Кругом ни души, ни звука, только шумит в камнях вода да уныло гудят комары.
— Еще рано,— объясняет мне Саша,— сезон открывается в шестнадцать ноль-ноль. Вот подождите, с электричкой понаедут. Но мы местечко займем самое лучшее.
Мы занимаем это заветное «лучшее» место, подгоняем мотоцикл и, расстелив между кочек брезент, ждем наступления срока. Лежать на брезенте приятно. Большой валун заслоняет от ветра, с влажной земли тянет прелью.
Когда стоишь на ногах, земля кажется невзрачной, однообразной. Мох и мох. А когда лежишь, и некуда спешить, и есть время взглянуть на землю поближе и повнимательнее, можно увидеть множество диковинных вещей.
Один крутой бок у валуна серый — гранит с крапинками слюды и шпата, другой густо зарос мхом и травой. На тонкой длинной ножке колышется крохотный желтый колпачок. Если его снять, под ним окажется изящная коробочка с крышкой. Коробочка дрожит на тонкой ножке. Это мох — кукушкин лен. А рядом белые кудри, словно стриженая овечья шерсть,— ягель.
Лаковые листочки и нежные белые бокальчики цветов брусники, розовые маленькие чашечки черники. Морошка уже отцвела, и среди ее шершавых резных листьев торчат на длинных стеблях зеленые твердые ягоды. Прошлогодняя черная ягода «вероника» на ползучих ветках, напоминающих миниатюрные елочные лапы.
Корявый вереск, карликовая, стелющаяся по земле березка с листьями величиной с копейку. На пригорке, в двух шагах от меня, стоит высокий иван-чай с фиолетовыми цветами и красноватыми листьями. Несколько бледных ромашек и прозрачный колокольчик, грустно подмигивающий мне из травы одиноким голубым глазком.
Много красивого на земле, даже если она и зовется тундрой! Думать не хочется. Только лежать и смотреть. Трогать пальцем колпачок кукушкина льна и наблюдать, как он качается из стороны в сторону. Поднести ко рту крохотную чашечку цветка черники и ощутить на языке нежную сладость ее нектара.
Вдали звучит протяжная нота: ре-е-е.
— Электричка,— говорит Саша, приподнимаясь на локте,— ну, теперь смотрите! Через пятнадцать минут набегут.
С нашего места хорошо видно шоссе. Ровно через пятнадцать минут появляются рыболовы. Они идут беспорядочными шеренгами по обеим сторонам дороги. Первые трое, далеко обогнав остальных и все убыстряя шаги, движутся прямо к тому самому месту, где сидим мы. Увидев наши фигуры и мотоцикл, они горестно поникают и идут дальше. Саша подвигается ближе ко мне и подмигивает:
— Видели? Это лучшее место. Они прошлым летом здесь на этом самом плесе шесть штук выдернули. Теперь наша очередь! Заметили, как они сразу скисли?
Спиннингисты идут мимо нас нескончаемой вереницей, старые и молодые, в шляпах, кепках, капитанских фуражках, в ват« никах, куртках, альпиговках, плащах, и все с завистью поглядывают на облюбованный нами плес. А Саша весь так и сияет от гордости.
— Будьте уверены, уже две-то штуки возьмем непременно!
— А сколько вы всего поймали, Саша? — спрашиваю я. Саша несколько смущен.
— Одну,— говорит он и поспешно добавляет: — И две сорвались.
— Я смотрю на часы: до начала ловли остается тридцать пять минут.
— Расскажите, Саша, как это было. Наверное, очень интересно!
Я вижу, как Саша горько морщится и задумчиво крутит травинку. И я догадываюсь, что история эта скорее печальна.
— Ну, слушайте. Это было в прошлом году. Чтобы все стало ясно, так сказать, досконально, скажу, что я тогда был… ну, холост и только познакомился с Лелей.
— Да? — удивляюсь я, лихорадочно пытаясь сообразить, какое отношение это имеет к его единственной семге.
— …И она, Леля, как и все, впрочем, женщины,— вы же знаете,— терпеть не может мои рыбацкие истории. «Ты,— говорит,— хоть раз покажи мне настоящую семгу, а то все басни одни». Ну, а я что могу сделать, если она, как на зло, не попадается, хоть плачь!
Лето все проходил, руки себе отмахал, и ни разу! Но вот однажды поехали мы с Анатолием, дружком, может, знаете, черный такой, мы с ним часто ездим… В субботу это было, и народу много, как сейчас. Дело к осени, темнело рано. Вечером слышу, друг мой за валуном возится. «Как?» — спрашиваю. «Да все по-прежнему»,— отвечает.
Всю ночь промучился, глаз не сомкнул. Сидел, смотрел на луну и мечтал о семге. А часа в четыре снова кидать. И вдруг, представьте, взяла! Я даже закричал от восторга. Минут пятнадцать с ней возился, все-таки вытащил. Оглядываюсь, а вокруг меня человек сорок толпится. «Что, первая?» — спрашивают. «Первая!» — кричу.
Тут вдруг все поднимают шум, хватают мою драгоценную рыбину и уносят. Я в панике. А мне объясняют: «Священный рыбацкий обычай — первую в общий котел!» Толька тоже вертится рядом и поддакивает. «Священный,— говорит,— делать нечего!» И махнул я рукой — черт с вами. Сварили, съели. Пятнадцать килограммов! Оглянуться не успел. Будто и не ловил.
Ну, едем обратно. Толька что-то усмехается и в свой рюкзак лезет. Смотрю, а у него там семга. У меня даже дух захватило. «Что же ты, подлец, мою первую ел, когда у тебя у самого первая?» А он смеется: «Хоть это и священный рыбацкий обычай, а ты, наверное, первый, кто его выполнил. Это так над простофилями смеются!» Долго я потом с ним не разговаривал, очень уж обидно было. И обиднее всего, что Леля до сих пор семги не видела. И не верит, что я ее выловил.
Саша вздыхает.
Сейчас начнут.
Словно в ответ, слышится первый всплеск блесны, упавшей где-то на середине реки.
Мы приступаем. Некоторое время вокруг раздается только свист лесок, плеск и ожесточенное сопение. Через полтора часа делаем первую остановку, чтобы передохнуть и подкрепиться. Разжигаем костер. У нас есть термос, но с костром как-то веселее.
Появляются Сашины знакомые. Высокий сморщенный старик с бритым шишковатым черепом и мужчина средних лет в кожаной куртке с рыжеватыми большими усами.
— Это наш ветеран Сергей Платонович,— заискивающе поглядывая на старика, говорит Саша.
Старик, не отвечая и не улыбаясь, угрюмо сует мне жесткую негнущуюся ладонь. Усатого я знаю. Он работает в техническом отделе судоремонтного завода.
— И вы тоже! — говорит он мне, разводя руками.
— Да,— отвечаю смущенно,— решил попробовать один разок.
— М-да,— задумчиво кивает он.— И я, знаете, тоже любил с удочкой. Но год назад вот также соблазнил меня приятель попробовать. И, представьте, вытащил! Сто человек не вытащили, а я вот вытащил. Ума не приложу, почему случаются такие вещи! Но ведь, знаете, новичкам везет. А как почувствовал на леске пудового зверя, все! Конченый человек! Каждую субботу сюда. И представьте, с тех пор ни одной. Не дай вам бог сегодня поймать что-нибудь! Ходите себе по озерам. Раздолье, благодать…
Не торопясь, мы пьем кофе из пластмассовых стаканчиков, удобно расположившись на влажном брезенте. Угрюмый старик неожиданно становится разговорчивым.
— Теперь что-то не то,— начинает он,— не та рыба. Может быть, и война, конечно, а то и просто глупость наша. Браконьерствуют еще помаленьку. Сейчас, конечно, сильно поубавилось, но вот лет пять назад повстречал я…
Иду это вдоль берега, вечереет. Вижу, на лодке трое сети выкидывают. «Нет,— думаю,— я вас, сукиных детей, научу порядку! Вы у меня забудете, как сети выглядят». Вышел на высокое место, чтобы им меня видней было, вынул вставку от спиннинга, и получилось что-то вроде автомата или винтовки, вечером легко ошибиться. Стал, это, на видное место, кляцнул блесной о катушку и кричу: «Ах вы… туда вас… Бросай! Чтоб сейчас прыгали в воду — и на тот берег, а то стрелять буду! Жизни не пожалею, а застрелю подлецов… так и так. Раз,— говорю,— два!» А сам блесной о катушку бряк и к плечу.
Только сказал «три», прыгнули в воду — и, как лягушки, на тот берег…
Он замолкает и, равнодушно попыхивая папироской, шевелит ветки в костре.
— Ну? — нетерпеливо восклицает Саша.
— Подогнал кое-как лодку, начал сеть выбирать, а тут как раз и инспекция подоспела. Схватили меня.
Говорят, за нарушение конфискуем, дескать, судить будем. Я туда-сюда, рассказываю им, а они посмеиваются: ай, ай, старый человек, а такие небылицы плетешь…
Он снова замолкает.
— Ну и что? — вновь не выдерживает Саша.
— Встретил в Рыбнадзоре старого знакомого, рассказал ему. Посмеялись, отпустили. И еще рыбину дали в награду… Я ее соседке огдал — неловленная.
Он проводит рукой по бугристой лысине, смотрит на небо.
— Да, завтра быть солнцу. Хороший день!
Низкие тучи разнесло ветром. У горизонта еще толпятся плотные стаи, а небо уже просвечивает сквозь высокие перистые облака пленительной голубизной. Солнце, укутанное серой ватой облаков где-то у горизонта, подрумянило бока у перистых дорожек, и в гладкой воде плеса отражается и дрожит розовая небесная стезя.
Мы еще некоторое время молчим Жаль нарушать очарование этих тихих неповторимых минут. Потом снова идем «кидать». Медленно перепрыгиваем с камня на камень и ловчимся забросить блесну в самые далекие места обширного плеса. Не берет. Старик тоже без рыбы. Хотя где-то взяли, кто-то кричал, и я вижу, как по тому берегу проносят огромную рыбину, волоча хвост по земле.
— Нарочно несут,— ворчит Саша.— Могли бы просто в рюкзак положить, а вот несут. Чтобы завидовали. Подумаешь, невидаль.
Я уже немножко освоился и теперь часто бросаю довольно удачно. Саша ободряюще улыбается мне, как добрый учитель любимому ученику. Чувствуется усталость. Я смотрю на часы — двадцать минут второго.
Облака исчезли совсем. Солнце висит за холмом, освещая склоны сопок желтым, неправдоподобным светом. Гора, за которой прячется солнце, кажется вырезанной из черной бумаги. Ветер совсем стих.
Наступил удивительный час летней северной ночи, когда засыпает ветер, обнажается небо и в совершенном безмолвии природы день рождает день. Над черным холмом небо кажется зеленым, цвета неспелого яблока, а чем дальше от солнца, тем делается синее, у самого горизонта становясь почти ультрамариновым. Нет ни облачка, только над головой неподвижно висит желтая узкая полоска, словно легкая морщина задумчивости.
Все молчит, погруженное в мгновенное оцепенение несуществующей ночи. Потом вдруг из-за холма появляется край солнца, не яркого, добела раскаленного, как днем, и не пурпурного, как на заре, а светло-оранжевого.
И сразу же пронесся легкий ветер, сморщил воду в реке и качнул листочки маленьких уродливых берез. Свершилось! Пришел новый день.
Я смотрю в глаза Саши, изумленные, широко открытые, и читаю в них восторг.
Снова мы бросаем, заходя по колени в воду. Иногда видно, как на быстрине выпрыгивает из воды серебристая рыбина и, перегнувшись дугой, падает без шума и без брызг.
— Ведь есть же рыба, есть! Что же она не берет? — сокрушается Саша.
Хочется спать. Солнце слепит глаза. Уже утро.
— Ну как, Саша, может быть, домой? — несмело спрашиваю я.
— Еще десять забросов! Десять вы, десять я,— умоляюще смотрит на меня Саша.
На седьмом забросе у меня берет. От неожиданности я выпускаю катушку, и она оглушительно трещит на тормозе.
— Саша! — кричу я в растерянности, забыв все наставления и правила.
А Саша уже стоит сзади и орет мне в ухо истошным голосом:
— Спокойно! Главное спокойно! Не тяните сразу. Водите! Не тяните так, черт побери! Что вы тянете?
От Сашиных криков действительно становится спокойнее, хотя сердце все еще хочет выпрыгнуть. Рыбина тащит меня в глубину. Мне нечего ей противопоставить, кроме гибкости удилища. Приходится отпускать катушку. Делаю несколько шагов вперед и чувствую, как левый сапог медленно наполняется холодной водой. Но мне не до того. Я с ужасом думаю: «Вдруг не хватит лески! Но рано или поздно должна же рыбина выдохнуться?!»
Катушка трещит короткими пулеметными очередями. Быстро перепрыгиваю с камня на камень, чувствуя, что мой новый спиннинг согнулся до предела и вот-вот треснет. Мне кажется, я уже бесконечно давно почувствовал первый рывок, а катушку по-прежнему приходится отпускать.
Руки начинают неметь от напряжения, а я все двигаюсь вдоль берега. Наконец сопротивление слабеет. Становлюсь покрепче на ноги и начинаю осторожно подматывать. — Не дергайте! Главное сейчас — не дергать! Не давайте ей развернуться!—кричит мне Саша.
Трах! Катушка снова вырывается у меня из рук, дав длинную очередь, и все начинается сначала. Я опять прыгаю вдоль берега, со лба капает пот, заливает глаза, и я уже не могу отчетливо видеть реку и противоположный берег. Снова остановка. Теперь я методически подматываю леску и, несмотря на все рывки, не трогаюсь с места.
Я уже вижу ее. Это что-то большое, серебристое. Саша заходит в воду и приготавливает багорик.
— Ну, что я вам говорил? Новичкам всегда везет — верная примета.
Рыба уже не пытается сопротивляться. Я тащу ее, и она идет боком, беспомощная и смертельно уставшая. У нее желтоватое брюхо и стальной бок с редкими маленькими крапинками.
Саша поднимает багорик.
— Стоп! Только не отпускайте! Не отпускайте!
Но, кажется, я ослабил леску, разглядывая мою добычу. Я вижу, как она сильно бьет хвостом, а багорик, минуя рыбину, со звоном падает в воду. Вначале я не могу понять, что случилось. Мгновение семга неподвижно лежит на воде, показывая сверкающее брюхо, но я не чувствую тяжести на леске. Потом она шумно бьет хвостом, обдавая нас брызгами.
— Ушла! — в тоске кричит Саша.
Все кончено. Я оглядываюсь. Мы находимся в двадцати метрах от нашей стоянки. А мне-то казалось, что я прошел полкилометра. На берегу толпятся зрители. Я в изнеможении опускаюсь на землю.
— Упустили! Упустили! — горестно стонет Саша. Ко мне подходит усатый знакомый.
— Поздравляю! — говорит он.— Теперь вы навечно причислены к благородному ордену спиннингистов.
Когда мы едем домой, Саша молчит. Он подавлен, безнадежно подавлен нашей неудачей.
— Знаете, Саша,— говорю я,— надо будет, пожалуй, еще разок сюда выбраться. Как вы?
Он оживляется. Слабая улыбка трогает его губы.
— В субботу. На этом же месте, только пораньше!