В предрассветном сумраке курилась седая Ладога, застилая остров Валаам серой пеленой тумана. Его причудливые клочья, вспучиваясь и клубясь над озером, медленно выползали на берег. Утренний ветерок перелетел через высокую скалу, слабым шумом отозвались ему высокоствольные сосны. Где-то в зарослях тальника пробудилась, запела зорянка.
Мы с Володей, оттолкнули лодку и поплыли на восток. После шторма от воды особенно веяло прохладой. На лице и одежде оседала студеная влага. Юного кормчего, русоволосого остроскулого подростка, пробирал холод, и он плотнее кутался в отцовский ватник, пряча руки в длинные рукава. Под мышкой у него — рулевое весло, в зубах — распущенный шнур дорожки. Резким поворотом головы он изредка дергал бечеву, ведя блесну уступами.
Туман расходился. Начала разгораться оранжевая полоска зари. Она ширилась, становилась все светлее и ярче, окрашивая облака и озеро в нежно-розовый цвет. Наконец вдали, прямо из воды, выкатился большой огненный колобок. Казалось, что там на поверхности озера разгорается огромный рыбацкий костер, разбрасывающий вокруг алые снопы искр.
Володя отложил бечеву дорожки и стал подгребать рулевым веслом.
— Не опоздать бы на клев окуней…
Вскоре мы вышли на широкую луду, усеянную множеством валунов. То тут, то там они выставляли из воды, словно каменные богатыри, свои темные спины. К одному из них и причалила наша лодка.
Мы с Володей примостились на каменном гиганте. Насадили кисточки остро пахнущих навозников, закинули удочки.
Всегда волнуешься, когда впервые забрасываешь насадку в незнакомом месте. Чем порадуют каменистые убежища просторного глубокого плеса?
Я всматривался в зеленую дымку, клубящуюся подле отвесной каменной стены. К ее складкам прицепились зеленые водоросли. В их пушистой бороде, распущенной по воде, сновали взад-вперед шустрые мальки. Своими крошечными рыльцами они долбили и отщипывали тонкие нити зелени. Мы сидели терпеливо, не спуская глаз с поплавков, еле покачивающихся на легкой волне. Где-то там, в темной глубине, затаились красноперые окуни, да еще какие…
Вот-вот, клюнут. Не прозевать бы. Володя вынул старинные часы-луковицу, посмотрел на потускневший циферблат и спрятал их обратно в карман. Он измерил еще раз глубину, а я сменил червей. А потом началось: мы поочередно меняли отпуск насадки, ловили у самого дна, чуть повыше его и даже в средних слоях воды, перебрасывали удочки то вправо, то влево, то поближе, то подальше от сижи — но клева так и не было.
— Терпение, терпение…— успокаивал меня Володя.
— Зимой и летом окуни держатся под этим камнем. Кормятся в зарослях камышей и на подводной гряде. И каждый раз возвращаются на свою стоянку. Должны же вернуться и сегодня!
— Авось да небось, хоть вовсе брось,— вытаскивая одну из удочек, сказал я.
Сняв нижнее колено удилища, я прицепил к лесе мормышку с кусочкомччервячка и начал соблазнять мальков. Вскоре в моей консервной банке резво плавало несколько рыбок длиною с мизинец. Мы попробовал и. ловить на малька, цепляя за спинку крючком. И снова потерпели неудачу. Ловили на мормышку с насадкой и без нее. Но тщетно.
— Володя, голубчик, где же все-таки окуни?
— Здесь были. Честное пионерское! Перед вашим приездом, за три дня до шторма, от них здесь отбоя не было. Тогда я и добыл килограммового окуня, который проглотил другого, севшего на крючок до него. Вспомните, я вам еще чешую показывал величиною с копеечную монету?
— Верю, голубчик! Жаль, что сегодня их нет. Поплывем куда-нибудь в другое место…
На следующий день, после ловли палии на глубоководную дорожку, я завернул на окуневую сижу. Володя просил проверить, не вернулись ли окуни. По-пластунски лезу на каменного гиганта и, припав к его широкой груди, вглядываюсь в глубину. Удивительно прозрачна ладожская вода. В трех метрах видно выложенное отшлифованными плитами дно. Там — таинственное подводное царство.
Методически изучаю каждую расщелину и углубление, но окуней не видно. И вдруг я замечаю глаз — огромный темный глаз. Он повис, как фонарь, над входом в грот и тускло блестит. Кто же смотрит таким жадным глазом, выражающим беспредельную жесткость? На миг зажмуриваюсь и снова настороженно вглядываюсь… Это щука!
Вот ее крупное плоское рыло, плотно сомкнутая зубастая пасть с презрительно выпяченной нижней губой. Клинообразная голова почти касается свода арки и еле заметна на ее темном фоне. Туловище хищницы, будто растворилось в черной воде подводной пещеры, куда едва лишь проникает свет. И вот щука черной пантерой медленно начинает выползать из своего логова. Похоже на то, что разбойница готовится к нападению.
Вдруг на дно падает белая рыбка, а за ней пикирует окунище. Коснувшись каменной плиты, плотвица рывками движется в сторону грота. Горбач преследует ее. И в тот же миг под водой мелькает темный силуэт рыбы. Вихрь песка поднимается от удара могучего хвоста, в воде закипают серебряные пузырьки воздуха. Вот оседает муть — нет ни щуки, ни окуня.
Одни блестки сорванной окуневой чешуи, сверкая, медленно опускаются на дно, да вверх брюшком плавает мертвая плотва. И тут я увидел какого-то безобразного урода: спина и бока в буграх и шишках, на затылке черные наросты величиной с наперсток. Это была щука, она плыла возле самого дна, чуть ли не волоча по грунту отвисшее брюхо. Страшилище, казалось, потянулось всем туловищем и зевнуло.
Как разинула она рот! Нога влезет. В глотке будто мелькнул хвост окуня. Челюсти защелкнулись — и все исчезло. Потом оттопырились жаберные крышки, прокатился тугой желвак, щука, наверное, проглотила свою добычу. Наконец старая хищница скрылась в темноте грота и снова обратилась в невидимку. Только ее темный глаз тускло поблескивал, обозревая подводное приволье…
В это утро я не узнал своего юного спутника. Он молчал. Казалось, что-то обдумывал. Даже забыл о новом спиннинге, который ему привез отец из Ленинграда. По-видимому, он решал каверзную задачу: как наказать коварную щуку, разогнавшую его любимцев окуней?
Еще позавчера, когда я рассказал о щучьей засаде, он грозился: «Ишь, куда повадилась, матерая. Не будет ей пощады!»
Сегодня озеро спало — ни одной морщинки.
Володя подходил на лодке к луде тихо, едва перебирая веслами.
Притаившись у валуна, он стал пристально всматриваться в воду.
— Вот это засада! — удивленно произнес паренек.— А щука-крокодилица — страшно смотреть! Голова черная, на лбу бородавки. А глазищи — как морской бинокль. Удивительно, как вы ее выследили?
— Щуку подвели сильно выделяющиеся глаза.
— Да, да,— согласился Володя.— Я тоже нашел ее по огромным глазам в черной оправе. Это глубоководная, донная щука. Должно быть, и старая, как сама Ладога.
Володя лукаво улыбнулся, подумал и сказал:
— Вы останетесь здесь, будете подавать мне сигналы, а я отплыву в сторону камышей метров на двадцать-тридцать. Забросы против солнца не дадут тени, и блесна от подводной гряды поплывет по чистинке, медленно поднимаясь поперек донного ската.
— А если щука не возьмет блесны?
— Ну, давайте предложим ей плотву на снасточке. Она была законсервирована — выдержит добрый десяток забросов! — И Володя, оставив меня на валунах, отъехал в лодке.
Распластавшись на камне, я всматривался в воду. Вскоре как на ладони увидел знакомый рельеф дна и тенистый грот с его суровой обитательницей…
Вот, вращаясь на конусе, тонко запела добротная катушка, напоминая шмеля. Со свистом прошла стороной приманка и упруго прорвала гладкую поверхность бухты. Вода вспучилась, качнулась, пошла кругами. Юный рыболов повел снасточку легкими подергиваниями удилища, подражая движению больной рыбки. Щука ни разу не шевельнулась.
«Далековато»,— решил я и, согнув ноги в коленях, поднял вверх обе ступни. Это был сигнал для Володи: «Веди снасточку на два метра поближе».
Снова запела катушка, выстреливая длинный тонкий луч. Плотвица плыла, переваливаясь с боку на бок, клевала носом, будто прихрамывая на все плавники.
Из грота показалась огромная голова с разинутой пастью. Как черная молния метнулась щука. Вслед за ней по дну пронесся желтый смерч песка — все сдвинулось, смешалось. И тут тишину прошила частая дробь тормоза-трещотки. Трудно приходится рыболову, когда в первом стремительном броске крупный хищник из рук рвет снасть. Я точно подброшенный вскочил на ноги и следил за Володей.
Он, как тонкий тростник, будто переломился пополам. Казалось, что на упругой лесе, протянутой далеко по донной борозде, рыболов с трудом удерживал всю бухту на привязи. Но что-то произошло… Володя держал удилище только левой рукой, а правую прижал к губам. Так и есть, ручкой рассек палец.
— Что случи-илось? — протяжно крикнул я. Володя молчал.
— Плыви сюда. Скорее! — приказал я.
Он вынул изо рта палец, сплюнул кровавую слюну, потом накинул петлю на ручку катушки и поплыл. Я с нетерпением ожидал его, браня себя: не надо было отпускать парнишку одного. С такой рыбиной шутки плохи.
Потревоженная рыба сорвалась с места и потянула лесу в сторону камышей.
Прыгнув в лодку, я схватил удилище и строго сказал:
— Садись на корму и перевязывай палец!
Задержать вращение катушки было нелегко: горели пальцы. Вскоре она остановилась сама. Медленно вращая катушку, я начал выбирать лесу, но за ней потянулась и лодка. Леса все круче и круче поднималась из воды, но щуку невозможно было сдвинуть с места. Чтобы поднять ее со дна, я дергал удилище вверх. Но поднять рыбу не удалось — она метнулась в глубину. Пройдя метров двадцать, щука остановилась. Я снова начал выбирать лесу.
— Невероятно,— прервал молчание Володя — Щука рыболова тащрт! — Он забинтовывал палец, и в его глазах вспыхивали искорки гордости. Скинув ватник. Володя снова взял у меня спиннинг.
Щука, не выдержав энергичного напора, медленно приближалась к лодке. С раскрасневшимся от напряжения лицом Володя поднимал рыбу, подергивая удилище. Но она не пошла наверх, бросилась в глубь озера. Володя поднатужился, снова подвел лодку к щуке, вновь подергал удилищем, пытаясь поднять рыбу. И опять повторилось все сначала.
Кроме режущей воду лесы, Володя ничего не видел. Он боролся с рыбой сосредоточенно и молча.
— Володя, уже больше часу бьемся,— сказал я.
— Она не поднимется, пока не устанет. Ни минуты нельзя давать ей передышки.
Прошло немало времени в этой борьбе. Застучало в висках, к лопаткам прилипла рубашка, соленая влага заливала глаза. А от спины моего напарника и вовсе курился парок, словно к ней приложили горячий утюг.
Иногда казалось, что щука уже устала: ее броски повторялись реже, стали короче, хотя вывести рыбу на поверхность все еще не удавалось.
— Обрежем лесу — и делу конец,— предложил я. — Все равно мясо такой щуки невкусно, его никто есть не будет!
Володя отрицательно покачал головой. Он — в который раз уже! — стал подтаскивать рыбу к лодке. Щука медленно всплывала. И вот в нескольких метрах от лодки показалась широкая спина большой рыбы. Время от времени она пошевеливала могучим хвостом. На этот раз щука плыла поверху, описывая круг около лодки.
Нас поразила ее необычайная толщина. Голова по сравнению с туловищем казалась небольшой, хвост — широкий, мощный, а спина ее была столь внушительна, что можно сесть верхом. Не сводя изумленного взгляда с чудовища, я лихорадочно шарил рукой под сиденьем, где обычно хранился надежный багор, который вчера так усердно точил Володя.
И вдруг в этот миг раздался оглушительный всплеск и тяжелый удар, в лицо полетели брызги. Ходуном заходила лодка.
В следующий миг я не увидел ни щуки, ни Володи.
Наконец из воды высунулась рука, сжимавшая спиннинг, затем показалась голова юного рыболова.
За Володю я не беспокоился, он плавал, словно ладожская нерпа. Не успел я и глазом моргнуть, как мальчик перемахнул через борт в лодку. G его одежды ручьями стекала вода.
— Лопнула на узле у самой снасточки, — с горечью сказал он и глянул мне прямо в глаза.
— Вы хоть поругайте меня!
— От этого легче не станет. Молодец, что не утопил спиннинг!
— Растяпа я! Вместо того чтобы ослабить шнур почему-то потянул его на себя. Мне обидно до слез: упустил такую щуку!
— На рыбалке всякое бывает. Не горюй! Ты еще молод, поймаешь не одну такую…